Воспоминания о военном детстве Георгия Фёдорова. Часть вторая

«Подростки» – под таким заголовком к 50-летию Великой Победы в апреле 1995 года в газете «Сельская новь» вышли воспоминания о военном детстве Георгия Васильевича Фёдорова, бывшего редактора районки с 1987 по 2000 годы. Публикуем продолжение рассказа. Первую часть можно почитать тут или в газете №11 от 14.03.25 г.

2. Лето взросления

К счастью, мои страдания длились недолго. В самом начале полевых работ призвали в армию соседа Алексея. Освободилась пара лошадей. И я начал бороновать. Только мне досталась не прекрасная пара Алексея (её дали другому, уже взрослому парню), а саврасый Раймаг и карая (чёрная. – Прим.ред.) Карюха. Интересно, кому пришло в голову спарить их: Раймаг - это ленивый, старый, крупный мерин с огромной мордой, прогнутым острым хребтом, торчащим маслаками крупом, вздутым, похожим на бочку животом, опущенным до колен. Карюха - невысокая, слабосильная жерёбая, очень шустрая кобыла. Её не надо понукать - она сама срывается с места и не остановится, пока не обессилет.

Эта пара лошадей замучила меня, особенно в первый день. Я так устал, что еле передвигал ноги - уже не было сил поднимать бороны, чтобы освободить их от накопившейся соломы, грязи. О, какой, оказывается, длинный весенний день! Когда же он кончится? Эх, свалиться бы сейчас прямо на землю и заснуть. Дрожат руки, дрожит всё тело, во рту пересохло. В то же время бодрился, чтобы не заметили мою усталость, слабость Георгий и Николай Ивановы, с которыми бороновал на одном загоне и которые, как мне показалось, держались молодцом. Но когда на ещё холодную, влажную землю опустились сгущенные туманом сумерки и мы наконец-то вернулись в табор (так называли у нас полевой стан), увидел, что и они обессилены не меньше меня, и почти сразу, свалившись в углу амбара на солому, заснули.

И потекли дни, похожие, как близнецы, один на другой. Встаём чуть свет и работаем, работаем, работаем…

От ветра и солнца нежные, ещё детские лица подростков почернели, погрубели. Набухшие, потрескавшиеся губы то и дело кровоточили. Уставали не только от непосильного труда, но и от недоедания: для работающих в поле лишь раз, в обед, готовили похлёбку, а утром и вечером питались чем бог послал. У некоторых ещё не истекли довоенные запасы хлеба, но у многих кроме картошки, кислого молока (если, конечно, была корова и она отелилась) ничего и не имелось.

Неожиданно ожеребела Карюха, и у меня оказался свободный день. Вернувшись с табора домой, свалился спать (какое блаженство!). После обеда вилами вытаскивал навоз из сарая во двор.

- Хватит, - сказала мама, подойдя ко мне, когда пригнали табун. – Устал. Отдохни. Завтра закончишь.

Но завтра снова был в поле – с тётей Марией на конной сеялке сеял пшеницу.

Свободного времени уже не оставалось. Даже сажать картошку в своём огороде отпускали нас по очереди. Для этого лошадей не было. И мы сами запрятались в плуг. В день засаживали по огороду.

Именно тем вторым военным летом нам стали доверять (больше и некому было) такие дела, какие и взрослым мужчинам делали бы честь, и оно действительно стало летом нашего взрос-
ления. Мы пахали пары, косили и скирдовали сено, ездили за разными грузами на железнодорожную станцию... Одна работа находила другую. Как только завершили весенний сев, вернее, когда все его сроки вышли, сразу же послали нас на вспашку паров.

Мы с Георгием Ивановым пахали на одном поле. Не отдохнувшие после сева лошади были тощие, слабые. Подножных кормов не хватало, а других не было. Иногда они падали в борозде, на ходу. Тогда мы выдёргивали траву на невспаханной полосе и кормили их с рук.

В моей новой паре лошадей особенно быстро уставала Богомолка, ещё молодая, красивая, ладная для верховой езды кобыла. Но и для отдыха не требовалось ей много времени. Однажды случилось так, что упала или от усталости она легла, вижу, лежит в борозде и одна из лошадей Георгия. Подкормил я немного Богомолку и, взяв за уздечку, свистнул, и она тут же вскочила. А лошадь Георгия даже не попыталась подняться, лежала, ничуть не реагируя на сердитый голос хозяина и на то, что он похлёстывал её кнутом.

Тогда Георгий снял с плуга цепь и начал бить ею по крупу, а у самого лились слёзы из глаз, оставляя грязные подтёки на запылённом лице.

- Что ты делаешь – она уже устала, - попытался остановить его.

- Отстань! – оттолкнул меня свободной рукой.

Тогда я сел верхом на Богомолку, сделал круг и запел: «Дам коня, дам кинжал, дам винтовку свою…».  Георгий повернул голову в мою сторону, бросил цепь и, улыбаясь сквозь слёзы, начал подпевать: любил он петь и пел хорошо, легко, свободно.

Трудности жизни нас, подростков, ещё больше сблизили, мы лучше стали понимать друг друга, хотя, конечно, случались и размолвки, сcоры между нами, но, как правило, они быстро забывались.

Однажды поздним вечером вернулись с поля голодные.

- Айда на горох сходим, - предложил Георгий.

Гороховое поле находилось недалеко от деревни, стручки уже полнились и вполне годились для того, чтобы заморить червячка. С нами пошёл и взрослый мужчина Гарей, единственный татарин в нашей деревне. В темноте ощупью находили более полные стручки и впопыхах проглатывали сочные горошки. Вдруг на поле появился колхозный полевод - однорукий дед Алексей.

- А ну-ка, идите сюда! - крикнул он, остановившись в нескольких шагах от нас.

Мы, затаив дыхание, прижались к земле.

- Сколько я буду ждать! А вот пульну...

Первым встал Гарей, потом - Георгий, а я продолжал лежать за высокой сурепкой.

- Там ещё кто-то есть? – спросил полевод.

Те молчали, затем все трое направились в сторону деревни.

«Пронесло!» - обрадовался я и побежал домой.

Но назавтра спозаранку вызвали меня в правление и оштрафовали на пять трудодней за воровство (так записали в решении) гороха. «Выдали, предали», - злился на товарищей, особенно на тёзку. На работе полдня не разговаривал с Георгием, а когда сестра Мария принесла обед, поделился с ним и об обиде забыл напрочь. Да, мы всё же были ещё детьми, хотя за лето заметно вытянулись и считали себя чуть ли не взрослыми, стремились взвалить на себя ношу, достойную мужчины.

Когда со вспашкой паров кое-как справились, нас послали на сенокос. Сначала косили, потом скирдовали. А тут настала пора уборочная. Меня посадили на лобогрейку, чему очень обрадовался, но, поработав день-другой, понял, что просто недорос ещё до такого дела, требующего мужской силы и выносливости. Однако не собирался дезертировать, терпел. Не бросил лобогрейку даже тогда, когда взрослые, пожалев пацана, хотели освободить от непосильного труда. Некоторое время бригадиром был дядя Матвей, наш сосед, вернувшийся с фронта по ранению.

Как-то в обед подходит он ко мне и говорит:

- Георгий, некому работать на конных граблях. Надо бы побыстрее собрать колосья на ржаном поле. Там уже трактор работает - пашет.

Предложение, конечно же, не по душе, но неудобно отказать соседу, да и колосья запахивать просто преступление. Согласился. И потом пожалел. На всём поле вожусь один. Никакого трактора ещё нет. Одна скука. Когда грабли наберут массу, поднимаешь их, сбрасываешь массу. Фу! Можно заснуть. Нет, не по мне эта работа, она просто унизительна для человека, успевшего пахать, сеять, косить и скирдовать сено, жать хлеба на лобогрейке. Еле дождался вечера и домой при-
ехал раньше других.

Когда вернулась мама (она вязала снопы), сказала, довольная:

- Спасибо Матвею, что пожалел тебя, дал такую работу.

Пожалел? Вот что! А я-то думал, что действительно некому работать на граблях. Это не только огорчило, просто взбесило меня. Надо же: пожалел!

Утром увидел его и сообщил, что на граблях не буду работать.

- Я тебе покажу «не буду», - не на шутку разозлился он. - А ну, быстро в поле.

И я поехал. Ну как убедить дядю Матвея? Ай, была не была! Остановил лошадь. Снял пластину над рычагом, при помощи которого поднимаешь грабли, и кинул её так, чтобы не то что кто-то, даже сам не нашёл. И поехал в кузницу.

- Поломка, - говорю кузнецу дяде Филиппу.

Тот обошёл грабли как бы проверяя, нет ли других поломок и сказал:

- Пластина никак не могла сама упасть.

Я быстро распряг лошадь и направился в табор. Там оказался дядя Матвей.

- Грабли сломались, я без работы.

- На лобогрейку метишь?

- А что?

- То. Ладно, иди. Сейчас как раз нужен человек на одну лобогрейку. Эх ты, несмышлёныш!

Теперь-то точно знаю, дядя Матвей был прав: косьба на лобогрейке не только не под силу, но и вредна пацанам. Если послушался бы его (вскоре дядю Матвея опять отправили на фронт и он погиб), возможно, не было бы варикозного расширения вен, от чего сейчас, после долгой ходьбы, нога становится чугунной. Но тогда мы так хотели быстрее повзрослеть...

(Окончание следует)